ШЛЕМ ПЛИСА НУРПЕЙСОВА

Плис Кольгельдиевич Нурпейсов,
лётчик - Герой Советского Союза, казах.
Это звание было ему присвоено посмертно.
Указ об этом вышел уже после войны, в августе 1945 года.

Скажу тебе, что с самого детства я мечтал о небе, мечтал стать лётчиком. И как многие мальчишки, хотел быть похожим на Валерия Чкалова. Поэтому в сороковом году, окончив школу, я сразу поступил в Краснодарское военно-авиационное училище летнабов и штурманов. Время тогда уже было тревожное, и даже песни, звучавшие по радио, вызывали тревогу:Знаешь, эта невероятная история действительно случилась со мной – хочешь верь, хочешь не верь, но если бы не то, что тогда произошло, меня бы давно уже не было на этой земле.

Если завтра война, если завтра в поход,

Если тёмная сила нагрянет…

Год в училище прошёл в усиленных занятиях и тренировках. А через год… Через год началась война. И покатилась эта война через наши границы по нашим городам и сёлам, а вовсе не там, откуда она пришла, и не так всё случилось, как мы в училище с гордостью пели:

Всё выше и выше, и выше

Стремим мы полёт наших птиц,

И в каждом пропеллере дышит

Спокойствие наших границ.

Старшекурсники уже все на фронте, а мы ещё тренируемся, но тоже рвёмся на фронт. Я – особенно! Отец мой погиб в первые дни войны, и во мне яростно горело чувство мести. Наконец, через несколько месяцев я уже стрелок-радист на самолёте-разведчике, где командиром – необыкновенный человек, опытный лётчик, воевавший ещё в небе Испании, которого в полку за доброжелательный характер и весёлый нрав все называли Батей. В первый год войны дела на фронте шли не так, как ожидалось, полк уже потерял много самолётов вместе с экипажами. И наш самолёт не раз попадал в переделки, не раз мы возвращались на подбитой машине, как говорится, «на честном слове и на одном крыле» - но всегда возвращались, весь экипаж – военный опыт Бати выручал. В Испании Батя летал на истребителе И-16 и, естественно, владел всеми приёмами высшего пилотажа. И хотя наш самолёт не юркий «ишачок», но и он, управляемый Батей, совершал иногда невероятные кульбиты, за что Батя получал вначале нагоняй от комполка, а затем благодарность за результативный полёт – точность визуальных наблюдений, подтверждённых чёткой фотосъёмкой.

И вот, помню, как сейчас… Кончался уже третий год войны.

Мы возвращались на свой аэродром, когда, откуда ни возьмись, прямо из облака, вынырнул немецкий истребитель Ме-109. Похоже, лётчик сам не ожидал нас увидеть, и мне даже показалось, что он растерялся. Этим тут же воспользовался Батя. Он успел сделать свой фантастический «вираж с петлёй», и я нажал на гашетку. В тот же миг я почувствовал резкую боль в плече, и что-то горячее, ужом, заскользило вниз по руке – кровь. Я видел, что очередь моего пулемёта достигла цели – истребитель загорелся и камнем рухнул вниз. Но и немецкий лётчик успел выстрелить один раз, хотя и последний. Вот так я попал в госпиталь с раздробленным плечом.

Потекли тягостные госпитальные дни, плечо заживало медленно, а за окном весна, как нарочно, раскрыла своё синее небо и звала в его глубину – лети, мол…

Наконец, меня подлечили, и не знаю, как описать мои чувства, когда мне было приказано явиться в новый разведывательный авиаполк в качестве лётчика-связиста. Защемило в груди – Батя, родной экипаж, друзья в прежнем полку… Увидимся ли когда-нибудь ещё… Но разве не мечтал я всё это время водить самому боевую машину. Хотя бы и самолёт связи, но свой самолёт.

И вот он, наконец, мой боевой друг, самолёт По-2, мы теперь с ним одно целое. Я залезаю в кабину, осматриваюсь, приборы мне знакомы, возникло чувство уверенности – порядок! Вылезаю из кабины, спускаюсь на землю, глажу бок самолёта, крыло… И вдруг слышу заразительный смех, а потом:

-Любуешься? Ты будь с ним построже, а то разбалуешь.

Оглядываюсь и вижу – чёрные весёлые глаза, белозубая улыбка – совсем молодой парень, в расстёгнутой лётной куртке, в руках шлем. А на груди… Я глазам не поверил - два ордена Красного Знамени и орден Отечественной войны І степени.

Парень подмигнул мне и пошёл дальше.

-Кто такой? – спросил я механика, которого все звали Кузьмичом. Он удивлённо посмотрел на меня и ответил:

-Это же ас, летчик-разведчик Плис Нурпейсов.

В голосе механика я услышал уважение и восхищение.

-Какое странное имя – Плис – удивился я.

-Ничего не странное, казахское имя – ответил обиженно Кузьмич.

Так он казах! Сердце моё радостно забилось. Встретить на фронте земляка – большая удача. Я хоть и не казах, но вся моя довоенная жизнь связана с Казахстаном – там я жил с малых лет, там учился, там друзья мои, соседи хорошие – русские и казахи. Да и сейчас, там, в Чимбае осталась мама моя – преподаёт в школе русский язык, там же дядя Коля, мамин брат живёт – вернулся с фронта без ноги. А ещё… Ещё моя одноклассница Алима. Мама в каждом письме передаёт от неё приветы. Я в ответном письме спрашиваю – почему сама не напишет? Мама отвечает – Стесняется.

Конечно, стесняется. А как портфелем по голове – не стеснялась? Правда, доставалось мне за дело - дёргал за косы.

Видно от нахлынувших воспоминаний я стоял, глядя на Кузьмича, и глупо улыбался, а он, вытирая ветошью руки, осуждающе глядел на меня.

-Я ведь тоже из Казахстана, приятно встретить земляка, - поспешил я оправдаться.

Кузьмич одобрительно закивал головой и тоже улыбнулся. Мы подружились.

Началась моя боевая работа – в любую, часто нелётную погоду, не имея радиосвязи с землёй, приходилось доставлять в штаб и из штаба важные документы, а иногда и высшее командование. Летал часто на малых высотах, порой буквально по макушкам деревьев. Ведь немцы отлично знали наши самолеты связи и охотилась за ними.

Плиса я видел редко. Иногда выдавался между вылетами короткий отдых, лётчики собирались вместе, кто-нибудь обязательно брал гитару… А уж хорошей шутке все были рады. Так, однажды, когда Плиса вызвали к командиру – видно за очередным боевым заданием – Степан Рыжиков по прозвищу Стёпа - Полиглот окликнул убегавшего Плиса:

-Плис, а сигнальные ракеты не забыл захватить?

Плис обернулся и весело засмеялся, махнув рукой – мол, всё в порядке. Все тоже засмеялись, а мне смысл шутки объяснили:

-Не так давно, после выполненного задания, самолёт Плиса лёг на обратный курс. По пути к аэродрому их атаковали три вражеских истребителя. В неравном бою кончились боеприпасы, тогда Нурпейсов принялся отстреливаться сигнальными ракетами.

-Эти недоумки, немецкие асы – хохотал Стёпа – пришли, натюрлих, в такое замешательство от «нового оружия русских», что отстали и скрылись из глаз.

Лётчики весело смеялись, и я смеялся вместе с ними – молодец Плис, не растерялся.

Как-то раз Плис подошёл ко мне:

-Говорят, ты мой земляк?

Я радостно кивнул. Мы разговорились и удивились пересечению наших жизненных путей. В 1926 году моя семья переехала в город Чимбай, что в Каракалпакии. Об ауле Тахтакупыр мы слышали часто – это место было рядом с Чимбаем, и наши соседи ездили туда к родственникам. Когда я узнал от Плиса, что он родился в этом ауле, а потом его семья переехала в Торткуль, я подумал, что жизнь, наверное, не зря так распорядилась. Она распорядилась так, чтобы мы шли рядом друг с другом и, наконец, встретились. Встретились в это тяжёлое военное время два земляка далеко от родных мест, и им есть что вспомнить о той, далёкой теперь мирной жизни. Ведь я родился в Торткуле, где в это время уже жила семья Плиса, а ему самому было четыре года. Но наши семьи так и не узнали ничего друг о друге, и нам с Плисом не случилось мальчишками вместе играть в футбол. Потому что, когда мне исполнилось три года, мы с семьёй переехали в Чимбай. Оказалось, что у нас даже есть общие друзья и в Торткуле, и в Чимбае.

Спросил я Плиса и о его имени – вроде не казахское оно.

-Так оно и есть, брат – сказал он, улыбнувшись. – Родители дали мне имя Билис, по названию реки, а в свидетельстве о рождении записали, как услышали – Плис. Зато у Стёпы - Полиглота есть повод ещё для одной шутки – называть меня «Спасибо». Он считает, что «плис» по-английски «спасибо». Хотя, конечно, не «плис», а «плиз».

-Он что, действительно полиглот?

-Нет… Просто он на разных языках знает по нескольку слов, иногда перевирает, но постоянно пользуется в своей речи. Вообще, он хороший малый.

После этого разговора я стал относиться к Плису, как к брату, и, похоже, что он ко мне также - мы так и называли друг друга «брат».

Но на войне не знаешь, как сложится твоя судьба завтра. А она сложилась так, что меня перевели в другой разведывательный полк, где срочно понадобился опытный лётчик-связист. Успел буквально на бегу попрощаться с Плисом. Мы обнялись. Он сорвал с головы шлем и протянул мне:

-Носи, брат, и помни обо мне. Надеюсь, свидимся.

В новом разведывательном полку мне довелось не раз услышать от лётчиков, моих друзей о Плисе Нурпейсове, о том, какой это герой. А для меня он был больше, чем герой – он был мне братом.

Кто-то принёс новость, что Нурпейсову недавно посчастливилось побывать на родине, и я радовался за него, надеялся встретиться и услышать рассказ земляка.

Но война уже покатилась на запад, туда, откуда пришла, и почти не оставалось времени на отдых между полётами в штаб фронта и обратно. Только шлем Плиса напоминал мне о том, что кончится же, наконец, эта проклятая война, и мы встретимся…

Был апрель сорок пятого года. Сразу за взлётной полосой нашего аэродрома уже зеленела трава, показывая то здесь, то там зонтики первоцвета, и наши души, прокалённые и обожжённые войной, вдруг почувствовали неброскую красоту этого первого цветка. Радовались пушистым цветкам мать-и-мачехи, подмигивавшим нам жёлтым глазом – Всё, ребята, скоро конец войне…

Да, всё к этому шло. Двадцатого апреля наша дальнобойная артиллерия дала два первых залпа по фашистской столице, а затем начался её систематический обстрел. А утром двадцать первого апреля передовые части сто семьдесят первой стрелковой дивизии первыми ворвались на северо-восточную окраину Берлина. И уже двадцать второго апреля для ведения боёв на городских улицах стали создаваться наши штурмовые группы.

Но, понимая, что война проиграна, фашисты упорно и отчаянно сопротивлялись, отстаивая каждую улицу, каждый дом. Военная ситуация часто резко менялась, и лётчикам нашего разведывательного полка приходилось вылетать на разведку по нескольку раз в день.

Двадцать третьего апреля я вернулся с задания, из штаба фронта, отчитался перед комполка и пошёл к ребятам, отдыхавшим на травке под тёплым весенним солнышком. Периодически слышался бас Стёпы-Полиглота, а вслед за ним взрыв смеха.

-Летим мы, значит, над озером и видим гусей на воде. Вдруг, как взметнулись, пристроились нам в хвост и чётким клином за нами – куда мы, туда и они… вот, биттэ вам, аллес, немецкие зенитчики видят нас, но ни гу-гу – ошалели от увиденной картины…

Я тоже захохотал и повалился на травку, на душе было хорошо, даже засыпать стал. Видим, приземлился самолёт связи Вани Куликова. Вот он, отчитавшись у комполка, направляется к нам. Вид у него какой-то встревоженный. Только подошёл и сразу:

-В соседнем полку плохая новость, ребята. Экипаж Нурпейсова не вернулся с боевого задания.

-Что значит «не вернулся»? – мне показалось, что я выкрикнул свой вопрос, хотя уже знал на него ответ. Ну, не мог я поверить в гибель Плиса, не мог… Не мог до конца осознать, что не увижу больше своих друзей из его экипажа – Костю Дунаевского и Алёшу Волкова.

Мои однополчане молчали. Каждый из них, кто знал Плиса Нурпейсова, запомнил его как смелого, отчаянного и жизнерадостного человека.

А кто не знал его лично, то уж точно слышал о его лётной сноровке при выполнении самых трудных заданий. Один только полёт в глубокий тыл врага в партизанский отряд за руководителем отряда Ковпаком чего стоил! Плис, действуя обдуманно и решительно, не подвергая опасности руководителя легендарного отряда, доставил его в Москву, а затем обратно, в отряд.

Да что там! О Плисе можно вспоминать и говорить много, а ведь ему всего-то было 25 лет! Было…

Есть люди, у которых, как говорят, слёзы близко. У меня нет. Но в этот раз… Я молча встал и пошёл по полю, не скрывая своего горя и подступивших слёз.

До конца дня ещё раз слетал в штаб фронта, доставил штабного офицера к новому месту будущего расположения штаба – наши войска уже в нескольких местах форсировали реку Шпрее – и вернулся назад, в расположение своего полка. Ночью не спал, думал – что скажу родным Плиса, когда вернусь домой.

К середине следующего дня вызывает комполка – срочно лететь в штаб фронта. Разведчики сделали отличную аэрофотосъёмку – надо доставить. Лететь решил как можно ниже вдоль реки Шпрее, ближе к «нашему» берегу – так быстрее попаду в новое расположение штаба фронта.

Пролетел спокойно над наведённой нашими бойцами переправой, увидел на ней активное движение и много техники на берегу, порадовался. Лечу дальше – техники всё меньше, а вскоре уже ни техники, ни пехоты, справа река, слева лес…

Вдруг слышу: «а-ха-ха!», «а-ха-ха!» - зенитки с противоположного берега. А потом «клац!» - и молотом по голове. В глазах потемнело, горячая струя потекла по лицу, по шее, и вот я уже проваливаюсь, проваливаюсь в темноту… Последнее, что я ещё слышу и чувствую – закашлявший было мотор, выровнялся.

Сколько длилось это моё состояние – не знаю, наверное, недолго, потому что, когда очнулся, услышал ровный, успокаивающий стрёкот мотора. Но глаза… Я плотно сжимал веки, потом распахивал широко глаза, но ничего не видел, ничего… Темнота… И я понял, что ослеп… Машина ещё в воздухе, а пилот слепой. Впервые, с тех пор, как я на фронте, мне стало страшно – вот же она, победа, а я так глупо…

Вдруг в наушниках шлема раздался шорох, и мне даже показалось, что кто-то сказал: «раз-раз-раз». Нет, не может быть! Мой шлем всегда молчит – на моём самолёте нет радиосвязи с землёй! Показалось. Но вот опять шорох, а потом так отчётливо, как будто рядом:

-Эй, брат, соберись. Ручку так держи. Пока курс правильный…

Плис! Это был его голос! Я узнал бы его среди тысячи голосов… Я хотел закричать - Плис! Но спекшаяся на губах кровь не давала открыть рот. Случайно я дёрнул ручку на себя, самолёт завыл и дёрнулся носом вверх

-Спокойно, братишка, ручку чуть-чуть от себя, у тебя послушная машина… Пока идёшь верно, прямо по курсу… Так… Теперь приготовься к левому развороту… Нет, пока рано… рано… Теперь, давай! Хорошо… Чуть-чуть доверни… Достаточно… теперь прямо… прямо… Начинай снижение…

Сердце моё заколотилось от страха – это ведь Плис меня, слепого, ведёт на посадку… Я не смогу…

И как будто Плис почувствовал мой страх:

-Ты сможешь, брат. Продолжай планировать… Хорошо… Хорошо… Ещё немного… немного… Земля!

Самолёт ударился колёсами о твёрдую землю, чуть подскочил и побежал, побежал… Без тормозов машина - то. Остановился. Я, наконец, разлепил губы:

-Плис!

Тишина. Тишина вокруг, и в наушниках тишина. Спасибо тебе, брат…

Штаб фронта оказался совсем недалеко от места моей посадки.

Вот так, как ты видишь, я попал в этот госпиталь. Ранение серьёзное, но могло быть и хуже. Зенитный снаряд пролетел под углом между плоскостями самолёта, не задев их, и лишь «чиркнул» по моему затылку. Но чувствительно. Зрение понемногу восстанавливается, жаль только, что победу, наверное, буду встречать в госпитале.

Ты хотел узнать, кто эта сестричка из второго отделения, которая меня постоянно навещает? Так это моя Алима. Она закончила медицинский и работала в госпитале в Чимбае. А когда узнала о моём ранении, попросила о переводе сюда. Она и шлем Плиса к себе забрала, чтобы не потеряли.

Когда вернусь в Казахстан и найду родных Плиса, то не скажу «он был», а скажу «он есть» - в моём сердце.

Грицевец (Архангельская) Лариса Сергеевна
Ноябрь 2015г.
г.Москва.